Начало разработки теории игры. Общие теории игры: К. Гроос и Ф. Бойтендайк Карл гросс теория игры

Вопросы к экзамену по МДК. 02.01.

Теоретические и методические основы организации игровой деятельности детей раннего и дошкольного возраста.

Историческое происхождение игровой деятельности.

Первые игры появились задолго до возникновения человека у животных. Наиболее продвинуты они у обезьян - они используют не только игры, связанные с определёнными ритуалами (в брачный сезон, например), но и такие, которые похожи на аналогичные игры у людей. У людей же игры существуют с доисторических времён - начиная с ритуальных (например, обряд), с развитием цивилизации игры делались всё сложнее и стали практически любой тематики. Игра - это совокупность осмысленных действий, объединенных единством мотива. Она является выражением определенного отношения личности к окружающей действительности. Игра индивида всегда теснейшим образом связана с той деятельностью, на которой основывается существование данного вида. У животных она связана с основными формами инстинктивной жизнедеятельности, посредством которых поддерживается их существование; у человека игра - «дитя труда» (В. Вундт). Игра человека - порождение деятельности, посредством которой человек преобразует действительность и изменяет мир. Суть человеческой игры - в способности, отображая, преображать действительность. В игре впервые формируется и проявляется потребность ребенка воздействовать на мир. В этом - основное, центральное и самое общее значение игры.

Игры детей своеобразно отражали систему общественных отношений античного общества. Многие из них носили политических характер: игры «в царя», «в судью».

Различия в жизненных укладах, традициях и культуре народов неизбежно привносят определенный и достаточно выраженный оттенок в игры их детей. Англичане, изолированные островным положением своей страны, изобрели коллективные игры – футбол, баскетбол, регби. Эти игры и сегодня являются составным компонентом программы физического воспитания подрастающего поколения.

В жизни русского народа различного рода игры и игрища с давних времен занимали весьма заметное место. Играми на Руси называли такие разные и, на первый взгляд, далекие по своей природе явления, как пляски, танцы, хождение с песнями, хороводы, подвижные игры и др. Дети были увлеченными зрителями таких игр и по мере взросления приобщались к традиционной празднично-игровой культуре взрослых. Традиционные игры являлись сильным воспитательным средством жизни народа. Они приучали к строгому порядку жизненных и хозяйственных циклов, живо и ярко раскрывали перед детьми мир взрослых, способствовали формированию мировоззрения и национального самосознания.

Но существует и другое понятие игры – в значении детской забавы с игрушкой в доме, в обществе с братьями и сестрами, сверстниками, родителями. Игрушки изготавливались взрослыми, а играм отводилось особое «небесное» место – на полатях (дощатый настил рядом с печкой) .

На характер и направленность детских игр яркий отпечаток накладывают сезонно-климатические условия. Игры народов, проживающих в южных и северных странах, различаются весьма значительно. Кроме того, летние игры имеют подвижный характер, зимние, как правило, проходят в помещении и являют собой драматические или умственные действия, - отмечает В. Н. Всеволодский-Генгросс (1933). Определенные различия имеют также игры мальчиков и девочек.

Вместе с тем в играх детей разных стран обнаруживается чрезвычайно много сходства как по стилю, так и по сюжетам.

Таким образом, находясь в тесной связи с социально-экономическим уровнем развития общества и культурными традициями народа , игра эволюционирует вместе с обществом. Серьезный отпечаток на нее накладывают и особенности исторических эпох , и господствующие в них педагогические взгляды на цели, содержание и методы воспитания подрастающего поколения. Любая игра, попадая в одни условия, развивается, а в других – трансформируется, а в третьих – просто перестает существовать.

Теории игры в зарубежной и отечественной психологии и педагогике.

В отечественной науке первое описание и теория игры были представлены А.Н. Сикорским, русским психиатром и психологом. Игру он рассматривал как умственную работу, в которой ребенок познает окружающий мир. Таким образом, обозначился отход от биологизаторских тенденций, которые были присущи западным теориям.

Богатый фактический материал по описанию детских игр собрал и опубликовал Е.А. Покровский. Он отметил, что в содержании игр детей отражается деятельность их родителей: там, где основное занятие родителей - охота, дети с игрушечными ружьями и палками охотятся за зверями. Девочкам дают игрушечную утварь, чтобы они готовились к ведению домашнего хозяйства. Таким образом игра готовит детей к труду.

Значительное внимание игре уделял П.Ф. Лесгафт. Он считал, что игры детей носят в основном имитационный характер и, соответственно, не могут быть одинаковыми у различных народов, в разных семьях, сословиях, местностях. Дети в играх передают то, что их окружает, что они наблюдают, что вызывает наибольшее впечатление. Следовательно, содержанием детских игр является окружающая действительность.

Существенный вклад в разработку теории игры внес К.Д. Ушинский. Его исследование «Человек как предмет воспитания» вышло в свет почти за 30 лет до появления первых работ К. Грооса. В нем он показал значение детских игр для развития психических функций (в частности, воображения), становления личности ребенка, определил место игры в жизни детей, способы влияния взрослого на детские игры. По мнению К.Д. Ушинского игра для ребенка - это посильный способ вхождения в сложную окружающую жизнь. В своих играх дети отражают действительность, какой её видят: «У одной девочки кукла стряпает, шьет, моет и гладит; у другой - валяется на диване, принимает гостей, спешит в театр или на раут; у третьей - бьет людей, заводит копилку, считает деньги».

Значительный вклад в теорию игры внес Г.В. Плеханов. Он считал, что в истории общества труд предшествует игре, определял её содержание. Но в жизни отдельного человека игра предшествует труду. Она подготавливает детей к вхождению во взрослую жизнь.

Таким образом психолого-педагогические исследования показали несостоятельность господствующих биологизаторских теорий и доказали положение о том, что игра возникает под влиянием социальных условий жизни и воспитания.

Детские игры за весь период советской формации не собирались, не обобщались, значит, не классифицировались. Прав известный психолог А. Н. Леонтьев, утверждавший: «… чтобы подойти к анализу конкретной игровой деятельности ребенка, нужно встать на путь не формального перечня тех игр, которые он играет, а проникнуть в их действительную психологию, в смысл игры для ребенка. Только тогда развитие игры выступит для нас в своем истинном внутреннем содержании».

Наиболее распространенные теории игр в 19 – 20 веках:

К. Гросс считал, что игра является бессознательной подготовкой молодого организма к жизни.

К. Шиллер, Г. Спенсер объясняли игру простой тратой избыточной энергии, накапливаемой ребенком. Она не расходуется на труд и поэтому выражается в игровых действиях.

К. Бюллер подчеркивал обычную увлеченность, с которою играют дети, утверждал, что весь смысл игры заключается в том удовольствии, которое она доставляет ребенку.

З. Фрейд считал, что ребенок побуждается к игре чувством собственной неполноценности.

Хотя приведенные объяснения игры кажутся неодинаковыми, однако все эти авторы утверждают, что в основе игры лежат инстинктивные, биологические потребности ребенка: его влечения и желания.

Принципиально иначе подходят к объяснению игры русские и советские ученые:

А. И. Сикорский, П. Ф. Каптерев, П. Ф. Лесгат, К. Д. Ушинский высказываются за своеобразие игры как подлинно человеческой деятельности.

Н. К. Крупская, А. С. Макаренко, а затем многие педагоги и психологи углубили анализ игры и строго научно объяснили эту своеобразную детскую деятельность.

Теории происхождения игры

Попытки разгадать тайну происхождения игры предпринимались учёными на протяжении многих сотен лет.

Проблема игры возникла как слагаемое проблемы свободного времени и досуга людей в силу тенденций религиозно-социально­-экономического и культурного развития общества.

Искусство как и игра имеет своим содержанием нормы человеческой жизни и деятельности, но кроме того, смысл и мотивы.

Искусство заключается том, чтобы особыми средствами художественной формы интерпретировать эти стороны человеческой жизнедеятельности, рассказать о них людям, заставить их пережить эти проблемы, принять или отвергнуть, предлагаемое художником понимание смысла жизни.

Именно этим родством игры и искусства объясняется постепенное вытеснение развернутых форм игровой деятельности из жизни взрослых членов общества разнообразными формами искусства.

Начало разработки общей теории игры следует относить к трудам Шиллера и Спенсера. Значительный вклад в развитие данной теории внесли Фрейд, Пиаже, Штерн, Дьюи, Фромм, Хейзинга и др.

В отечественной психологии и педагогике теорию игры разрабатывали К.Д. Ушинский, П.П. Блонский, Г.В. Плеханов, С.Л. Рубинштейн, Л.С. Выготский, Н.К. Крупская, А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин, B.C. Мухина, А.С. Макаренко и другие.

А.Н. Леонтьев в работе “Психологические основы дошкольной игры” описывает процесс возникновения детской ролевой игры следующим образом: «в ходе деятельности ребенка возникает противоречие между бурным развитием у него потребности в действии с предметами, с одной стороны, и развитием осуществляющих эти действия операций (т.е. способов действия) - с другой. Ребенок хочет сам управлять автомобилем, он сам хочет грести на лодке, но не может осуществить этого действия... потому, что он не владеет и не может овладеть теми операциями, которые требуются реальными предметными условиями данного действия... Это противоречие может разрешиться у ребенка только в одном единственном типе деятельности, а именно в игровой деятельности, в игре...»

Только в игровом действии требуемые операции могут быть заменены другими операциями, а его предметные условия – другими предметными условиями, причем содержание самого действия сохраняется.

Вот несколько основных подходов к объяснению причин возникновения игры:

Теория избытка нервных сил, компенсаторности возникла в XIX веке, в то время, когда преобладала точка зрения, что игра есть явление, замещающее, компенсирующее активность. Родоначальником данной теории является английский философ Спенсер (1820 - 1903), который считал игру результатом чрезмерной активности, возможности которой не могут быть исчерпаны в обычной деятельности. Согласно Спенсеру, игра значима только тем, что позволяет высвободить избыток энергии, присущей животным с высоким уровнем организации и человеку. Спенсер утверждает, что игры людей, в том числе детей есть проявление инстинктов, направленных на успех в “борьбе за существование”, порождают “идеальное удовлетворение” этих инстинктов и совершаются ради этого удовлетворения. Спенсер, ставит проблему избытка сил в более широкий эволюционно­биологический контекст. Чем выше на эволюционной лестнице находится животное, тем более у него остается свободная энергия, которая расходуется не на непосредственные нужды организма, а на воображаемую деятельность, к которым относятся игры и искусство.

Теория инстинктивности, функции упражнения в игре, предупражнения инстинктов. В начале 19 века особую популярность приобрела теория предупражнения швейцарского учёного К. Гросса , который считал игру первичной, изначальной, какими бы внешними или внутренними факторами она не вызывалась: избытком сил, усталостью, стремлением к соперничеству, подражанию и т.д. Игра, по Гроссу, вечная школа поведения.

Гросс стоял на такой же позиции укрепления развития наследственных форм поведения в играх, критически относился к теориям отдыха и избытка нервных сил. Суть концепции Гросса сводится к отрицанию рефлекторной природы и к признанию спонтанности развития за счёт разряда внутренней энергии в организме, то есть в игре упражняются только инстинкты.

Его книги посвящены играм человека и играм животных. Впервые был обобщен и систематизирован большой конкретный материал и поставлена проблема биологической сущности и значения игры. Он впервые поставил вопрос о важности игры для всего хода психического развития ребенка.

К. Гросс считал, что игра имеет место только у животных, не обладающих к моменту рождения готовыми инстинктивными формами поведения.

Спенсер внёс в понимание игры эволюционный подход, указав на распространение игр у животных, инстинктивные формы которых недостаточны для приспособления к изменчивым условиям существования. В играх животных происходит предварительное приспособление - предупражнение инстинктов к условиям борьбы за существование по мере их взросления.

С новой концепцией игры выступил Бойтендайк в книге «Игра человека и животных». Большой интерес представляет анализ особенностей отношений данного вида животных к среде. Бонтейдайк делит всех млекопитающих на травоядных и плотоядных.

Плотоядные являются прирожденными охотниками и у них игра имеет наибольшее распространение.

Травоядные играют очень мало или вообще не играют. Исключение составляют обезьяны, так как формой добывания пищи является схватывание.

Надо признать, что влечения, то есть инстинкты, лежащие в основе игры, свойственны и людям. Чем более фиксированы к моменту рождения инстинктивные формы поведения, тем менее развиты ориентировочные формы деятельности. Но в этих биологизаторских теориях не учтено историческое исследование происхождения детской игры.

Теория рекапитуляции и антиципации. Американский психолог, педагог Г.С. Холл (1846-1924) выдвинул идею рекапитуляции (сокращённого повторения этапов развития человечества) в детских играх.

Игра, по мнению сторонников этой теории, помогает преодолевать инстинкты прошлого, становиться цивилизованнее. Данные исследователи воспринимают игру и игровую атрибутику как редуцированную деятельность, т.е. как воспроизводство образа жизни, культовых церемоний далёких предков.

Существует также теория антиципации будущего в детской игре. Сторонники этой теории считают, что игры у мальчиков и девочек различны, так как обусловлены жизненной ролью, которая их ждёт. Временными аспектами игровой деятельности занимался О.С. Газман . Он писал: “Игра всегда выступает одновременно как бы в двух временных измерениях - в настоящем и будущем.” Приверженцы этой теории пытаются доказать, что игры, с одной стороны, предвосхищают будущее, но работают на настоящее.

Теория функционального удовольствия, реализации врождённых влечений фактически является теорией психоанализа. Авторы данной теории считают, что скрытые желания бессознательной сферы в играх имеют преимущественно эротическую окраску и обнаруживаются чаще всего в ролевых играх. А. Адлер (1870 - 1937) - австрийский психиатр и психолог, ученик 3. Фрейда, основатель индивидуальной психологии, считал источником мотивации стремления ребёнка к самоутверждению как компенсации возникающего в детстве чувства неполноценности. Адлер объясняет появление игры и её своеобразие как реализацию желаний, которые ребёнок не может осуществить в действительности.

Фрейд - основоположник психоанализа, разрабатывал идею компенсаторности игры, связывал её с бессознательными механизмами психики человека. По Фрейду, бессознательные влечения реализуются в детских играх символически. Игры, по исследовательским данным Фрейда, очищают и оздоравливают психику, снимают травматические ситуации, являющиеся причиной многих неврологических заболеваний. Т.О. детская игра является одним из механизмов выхода запрещенных влечений.

Как считает Фрейд, в противоположность гипотезе антиципации игры, игры выступают не как выражение функции, а как её изображение. Полезность игры, согласно теории Фрейда, заключается в том, чтобы вызвать с помощью удовлетворения, получаемого окольным путём, подлинный катарсис. Игры позволяют либидо развернуться и выразиться, высвобождать чувственность, стремящуюся испытать и познать себя.

Игру как средство поддержания бодрости и силы трактовали Шиллер и Спенсер. Для Шиллера игра - это эстетическая деятельность, избыток сил свободных от влияния потребностей является условие возникновения эстетического наслаждения, которое доставляется игрой. Шиллер, Г.Спенсер, В.Вундт – согласно их взглядам происхождение игры тесно связано с происхождением искусства. Игра, как искусство вызвано избытком жизненных сил. А В.Вундту, давал такое высказывание: «игра-это дитя труда». Понимая, что в игре человек не только тратит, но и восстанавливает энергию. Такие исследователи, как Шалер, Валлон, Патрик, Штейнталь, считали игру не столько компенсаторной, сколько уравновешенной, а значит отдыхом. Игра позволяет привлечь в работу ранее бездействовавшие органы и тем самым восстановить жизненное равновесие.

Теория духовного развития ребёнка в игре. К.Д. Ушинский (1824 - 1871) противопоставляет проповеди стихийности игровой деятельности идею использования игры в общей системе воспитания, в деле подготовки ребёнка через игру к трудовой деятельности. Ушинский один из первых утверждал, что в игре соединяются одновременно стремление, чувствование и представление.

Многие учёные, в том числе Пиаже, Левин, Выготский, Эльконин, Ушинский, Макаренко, Сухомлинский, полагали, что игра возникает в свете духовности и служит источником духовного развития ребёнка.

Бесспорно, существуют и другие версии происхождения игры. Например, Ж. Шато считает, что игры детей возникли из их вечного стремления подражать взрослым. Р. Хартли, JI. Франк, Р. Гольденсон предполагают, что игра порождается “коллективным инстинктом” детей. Тот же Хейзинга или Гессе, Лем, Мазаев источником игры считают культуру, равно как и игру, источником культуры. Многие из вышеназванных исследователей называют источником игры общественный разум.

Теорию игры в аспекте её исторического проявления, выяснения её социальной природы, внутренней структуры и её значения для развития индивида в нашей стране разрабатывали Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин и другие.

Один и тот же круг исследователей называют разные источники и причины появления феномена игры, рассматривая различные функции или близкие ей явления культуры.

Теории и проблемы исследования детской игры

Основные тенденции культурно-исторического развития игры

Ребенок стал интересовать взрослое общество как нечто, отличное от него и имеющее самостоятельную ценность, относительно недавно, чуть больше двух веков назад.

В средние века ребенок воспринимался как маленький взрослый. И только французские просветители увидели в нем замечательный объект воспитания.

В XVIII в. утвердилась идея о том, что ребенка гораздо легче обучать, а результат достигается быстро и сохраняется надолго.

Лишь в XIX в. четко была осознана ценность не только обучаемости ребенка, но и качественного своеобразия его личности, которого надо ценить самого по себе, а не как кандидата во взрослые.

В XX в. еще больше укрепился взгляд на детство как важнейший период в развитии ребенка.

Детство неотделимо от игры. Чем большее значение придается детству в культуре, тем важнее игра для развития общественных отношений.

Начальный период разработки теории игры обычно связывают с именами мыслителей XIX в.: К. Гроссом, Ф. Шиллером, Г. Спенсером, В. Вундтом и др.

Детство неотделимо от игры. Чем большее значение придается детству в культуре, тем важнее игра для развития социальных отношений.

Игра животных и человека давно интересовала философов, педагогов и психологов, но предметом специального психологического исследования она становится только в конце XIX в. у К. Гросса.

Наиболее общий взгляд на теорию вопроса позволяет выделить две противоположные точки зрения на проблему происхождения игры:

1) игра рассматривалась как инстинктивно-биологическая деятельность человека, как исторический предшественник труда, культуры (К. Гросс, Ф. Кейра, Ф. Шиллер, Г. Спенсер, С. Холл и др.);

2) как явление социальное по своей природе, возникшее из практической деятельности человека (В. Вундт, Г. Плеханов, С.Л. Рубинштейн, Д.Б. Эльконин и др.).

Одним из первых итальянский ученый Д.А. Колоцца предпринял попытку систематизировать материалы о детских играх. В его книге содержится попытка раскрыть психологическое и педагогическое значение детской игры. На примере игр животных Д.А. Колоцц высказывает мысль об игре как предвосхищении будущих серьезных деятельностей.

У Колоцца есть мысли, предвосхищающие будущую теорию Гросса, как на это справедливо указывает А. Громбах в предисловии к русскому изданию книги Д. А. Колоцца «Детские игры, их психологическое и педагогическое значение» (1909). «У высших животных, - пишет Колоцца, - включая и человека, борьба за существование в первое время не особенно тяжела и жестока. Новорожденные находят у матери или, как бывает в большинстве случаев, у отца и матери помощь, защиту и заботливость. Их жизнь в значительной степени поддерживается трудом и деятельностью тех, кто произвел их на свет; их сила, которую не приходится употреблять для добывания пропитания, тратится свободно таким образом, что эту затрату нельзя считать трудом.

В другом месте, описывая игры домашних кошек, Колоцца пишет: «Очень скоро у них (котят) появляется интерес ко всему, что катится, бежит, ползает и летает. Это подготовительная стадия к будущей охоте на мышей и птиц» (там же, с. 27). Именно эта мысль об игре как предвосхищении будущих серьезных деятельностей , высказанная Колоцца, а до него высказывавшаяся и Г. Спенсером, и была положена К. Гроссом в основу его теории игры.

Яркий представитель первой точки зрения К. Гросс , считал игру формой самоусовершенствования молодых людей, поэтому его теория называлась «Теория упражнения или самовоспитания» . Он утверждал, что мы играем не потому, что бываем детьми, но нам именно для того и дано детство, чтобы мы могли играть, и поэтому особой работы по развитию игры он не предусматривал.

Теория игры К. Гросса довольно хорошо известна и была широко распространена в первой четверти XX в. Основные идеи «теории упражнения» К. Гросс определяет в следующих положениях:

1) каждое живое существо обладает унаследованными предрасположениями, которые придают целесообразность его поведению; у самых высших животных к прирожденным особенностям их органической натуры следует отнести и импульсивное стремление к деятельности, проявляющееся с особенной силой в период роста.

2) у высших живых существ, особенно у человека, прирожденные реакции, как бы необходимы они ни были, являются недостаточными для выполнения сложных жизненных задач;

3) в жизни каждого высшего существа есть детство, т. е. период развития и роста, когда оно не может самостоятельно поддерживать свою жизнь; эта возможность дается ему при помощи родительского ухода, который, в свою очередь, опирается на прирожденные предрасположения;

4) это время детства имеет целью сделать возможным приобретение приспособлений, необходимых для жизни, но не развивающихся непосредственно из прирожденных реакций; поэтому человеку дано особенно длинное детство - ведь чем совершеннее работа, тем дольше подготовка к ней;

5) возможная, благодаря детству, выработка приспособлений может быть различного рода. Особенно важный и вместе с тем самый естественный путь выработки их состоит в том, что унаследованные реакции в связи с упомянутой импульсивной потребностью в деятельности сами стремятся к проявлению и таким образом сами дают повод к новоприобретениям, так что над прирожденной основой образуются приобретенные навыки - и прежде всего новые привычные реакции;

6) этот род выработки приспособлений приводится при помощи тоже прирожденного человеку стремления к подражанию в теснейшую связь с привычками и способностями старшего поколения;

7) там, где развивающийся индивидуум в указанной форме из собственного внутреннего побуждения и без всякой внешней цели проявляет, укрепляет и развивает свои наклонности, там мы имеем дело с самыми изначальными явлениями игры» (1916,с.70-71).

Таким образом, Гросс усматривает сущность игры в том, что она служит подготовкой к дальнейшей серьезной деятельности; в игре ребенок, упражняясь, совершенствует свои способности. В этом, по Гроссу, основное значение детской игры; у взрослых к этому присоединяется игра как дополнение к жизненной действительности и как отдых.

Основное достоинство этой теории, которое завоевало ей особую популярность, заключается в том, что она связывает игру с развитием и ищет смысл ее в той роли, которую она выполняет в развитии. Основным недостатком этой теории является то, что она указывает лишь «смысл» игры, а не источник, не вскрывает причин, вызывающих игру, мотивов, побуждающих играть.

В теорию игры К. Гросса хотя и вносились самые разнообразные поправки и дополнения, в целом она была принята Э. Клапаредом (в его ранних работах), Р. Гауппом, В. Штерном, К. Бюлером, из русских психологов - Н. Д. Виноградовым, В. П. Вахтеровым и другими.

Существенную поправку в эту теорию внес К. Бюллер , который утверждал, что стремление к игре, к повторению одних и тех же действий поддерживается удовольствием от самой деятельности (функциональное удовольствие), поэтому и игру определял как деятельность, сопровождающуюся функциональным удовольствием и ради него совершаемую.

И для Ф. Шиллера игра - это скорее наслаждение, связанное со свободным от внешней потребности проявлением избытка жизненных сил. «Предмет побуждения к игре, представленный в общей схеме, может быть назван живым образом, понятием, служащим для обозначения всех эстетических свойств явления, одним словом, всего того, что в обширнейшем смысле слова называется красотой». Игра для него - это эстетическая деятельность. Избыток сил, свободных от внешних потребностей, является лишь условием возникновения эстетического наслаждения, которое доставляется игрой. Введение Ф. Шиллером состояния наслаждения как конституирующего признака, общего для эстетической деятельности и игры, оказало влияние на дальнейшую разработку проблемы игры (Ф. Шиллер, 1935).

Г. Спенсер также уделяет игре не слишком много места и специально не занимается созданием теории игры. Его интерес к игре, как и у Шиллера, определен интересом к природе эстетического наслаждения. Однако проблему избытка силы, о которой говорит Ф. Шиллер, Г. Спенсер ставит в более широкий эволюционно-биологический контекст. Свои взгляды по поводу игры Г. Спенсер излагает в следующих положениях: «Деятельности, называемые играми, соединяются с эстетическими деятельностями одной общей им чертой, а именно тем, что ни те, ни другие не помогают сколько-нибудь прямым образом процессам, служащим для жизни. Игра есть точно такое же искусственное упражнение сил, которые вследствие недостатка для них естественного упражнения становятся столь готовыми для разряжения, что ищут себе исхода в вымышленных деятельностях на место недостающих деятельностей» (Г. Спенсер, 1987). Для Спенсера различие между игрой и эстетической деятельностью заключается лишь в том, что в игре находят выражение низшие способности, в то время как в эстетической деятельности - высшие.

Таким образом, в теории игры, сформулированной С. Спенсером, усматривается источник игры в избытке сил: избыточные силы, не израсходованные в жизни, в труде, находят себе выход в игре. Но наличие запаса неизрасходованных сил не может объяснить направления, в котором они расходуются, того, почему они выливаются именно в игру, а не в какую-нибудь другую деятельность; к тому же играет и утомленный человек, переходя к игре как к отдыху.

Таким образом, в концепциях Г. Спенсера и Ф. Шиллера в основе - теория избытка сил, которая связывает происхождение игры с происхождением искусства. Но у Спенсера игра - это искусственное упражнение сил, которые ищут себе выход в вымышленной деятельности, а у Шиллера - это наслаждение, связанное с проявлением избытка жизненных сил, что является условием возникновения эстетического наслаждения.

Представители фрейдистских теорий игры видят в ней реализацию вытесненных из жизни желаний, поскольку в игре часто разыгрывается и переживается то, что не удается реализовать в жизни. Понимание игры исходит из того, что в игре проявляется неполноценность субъекта, бегущего от жизни, с которой он не в силах совладать. Таким образом, игра превращается в свалку для того, что в жизни вытеснено; из продукта и фактора развития она становится выражением недостаточности и неполноценности, из подготовки к жизни она превращается в бегство от нее.

Все приведенные выше высказывания не имели характера систематического изложения теории игры. Они заложили лишь традицию рассмотрения природы игры в контексте возникновения эстетической деятельности.

В дальнейшем, например, в теории Ф. Бойтендайка , можно отметить большую связь игры уже с различными проявлениями человека. Так, он выделяет три исходных влечения, приводящих, по его мнению, к игре:

Влечение к освобождению, снятию препятствий, исходящих от среды и сковывающих свободу;

Влечение к слиянию и общности с окружающим;

Тенденция к повторению.

Являясь сторонником 3. Фрейда, ученый соглашается с ним в том, что вся жизнь и деятельность - проявления изначально биологических влечений. Это сказалось в отождествлении ими игр животных и человека, между которыми они не видели качественного отличия, обращали внимание на то, что во время игры и животное, и человек создают в игровом предмете образ и играют с образами. Предмет только тогда используется в игре, когда он содержит возможность «образности» и имеет свое символическое значение. По их мнению, сфера игры - это сфера образов.

Ближе всего к пониманию возникновения игры в социальном контексте подошел В. Вундт , однако и он был склонен считать источником игры наслаждение. Мысли, высказанные Вундтом, также фрагментарны, но важны для понимания сути этого явления человеческой жизни. «Игра - это дитя труда, - писал он. Нет ни одной игры, которая не имела бы себе прототипа в одной из форм серьезного труда, всегда предшествующего ей и по времени и по самому существу. Необходимость существования вынуждает человека к труду. А в нем он постепенно научается ценить деятельность своих сил как источник наслаждения. Игра устраняет при этом полезную цель труда, и, следовательно, делает целью этот самый приятный результат, сопровождающий труд» (В. Вундт, 1987).

В. Вундт указывает и на возможность отделения способов действий от предмета труда и тех конкретных предметно-материальных условий, в которых он протекает. Эти мысли Вундта имеют принципиальное значение потому, что доказывают ее социально-исторический аспект, и не ограничиваются биологическим, как, например, в теории Г. Спенсера.

Примечательно, что в теориях западных авторов почти всегда фигурировало утверждение - детям присущ «дух разрушения». Ошибкой авторов этих теорий является то, что они не видели в действиях ребенка стремления к познанию, исследованию, экспериментированию, созиданию, что так ярко показывает практика.

Теория игры К. Грооса довольно хорошо известна и была широко распространена в первой четверти XX в. Давая ей самую общую характеристику, Гроос называет ее теорией упражнения или самовоспитания. Основные идеи «теории упражнения» К. Гроос определяет в следующих положениях:

1. каждое живое существо обладает унаследованными предрасположениями, которые придают целесообразность его поведению; у самых высших животных к прирожденным особенностям их органической натуры следует отнести и импульсивное стремление к деятельности, проявляющееся с особенной силой в период роста...
2. у высших живых существ, особенно у человека, прирожденные реакции, как бы необходимы они ни были, являются недостаточными для выполнения сложных жизненных задач;
3. в жизни каждого высшего существа есть детство, т. е. период развития и роста, когда оно не может самостоятельно поддерживать свою жизнь; эта возможность дается ему при помощи родительского ухода, который, в свою очередь, опирается на прирожденные предрасположения;
4. это время детства имеет целью сделать возможным приобретение приспособлений, необходимых для жизни, но не развивающихся непосредственно из прирожденных реакций; поэтому человеку дано особенно длинное детство - ведь чем совершеннее работа, тем дольше подготовка к ней;
5. возможная благодаря детству выработка приспособлений может быть различного рода. Особенно важный и вместе с тем самый естественный путь выработки их состоит в том, что унаследованные реакции в связи с упомянутой импульсивной потребностью в деятельности сами стремятся к проявлению и таким образом сами дают повод к новоприобретениям, так что над прирожденной основой образуются приобретенные навыки - и прежде всего новые привычные реакции;
6. этот род выработки приспособлений приводится при помощи тоже прирожденного человеку стремления к подражанию в теснейшую связь с привычками и способностями старшего поколения;
7. там, где развивающийся индивидуум в указанной форме из собственного внутреннего побуждения и без всякой внешней цели проявляет, укрепляет и развивает свои наклонности, там мы имеем дело с самыми изначальными явлениями игры» (1916, с. 70-71).

Резюмируя свои рассуждения о значении игры, Гроос пишет: «Если развитие приспособлений для дальнейших жизненных задач составляет главную цель нашего детства, то выдающееся место в этой целесообразной связи явлений принадлежит игре, так что мы вполне можем сказать, употребляя несколько парадоксальную форму, что мы играем не потому, что мы бываем детьми, но нам именно для того и дано детство, чтобы мы могли играть» (там же, с. 72).

В теорию игры К. Грооса хотя и вносились самые разнообразные поправки и дополнения, в целом она была принята Э. Клапаредом (в его ранних работах), Р. Гауппом, В. Штерном, К. Бюлером, из русских психологов - H. Д. Виноградовым, В. П. Вахтеровым и другими.

Не было почти ни одного писавшего об игре автора, который не пытался бы внести свои коррективы или дополнения к теории К. Грооса. История работы над созданием общей теории игры до выхода в свет книги Ф. Бойтендайка (F. Buytendijk, 1933) (если не считать теории З. Фрейда) была историей поправок, дополнений и отдельных критических замечаний к теории К. Грооса, связанных с общими взглядами на процесс психического развития ребенка.

Остановимся на критических замечаниях к теории игры К. Грооса.

Э. Клапаред в своей статье (E. Claparede, 1934), посвященной книге Бойтендайка, писал: в начале XX в. психологи вообразили, что имеют ключ к загадке игры, который им дал в руки К. Гроос, в то время как он заставил их только осознать загадку саму по себе. С тех пор вопрос об игре представляется еще более сложным, чем прежде.
Нельзя не согласиться с этой оценкой роли работ К. Грооса об игре. К. Гроос, конечно, не решил загадки игры, эта загадка полностью не решена и сегодня. Но величайшей заслугой Грооса является то, что он поднял проблему игры и своей теорией предупреждения выдвинул ее в разряд тех деятельностей, которые являются существеннейшими для всего развития в детстве. Как бы мы ни относились к теории Грооса, сколь спорной она бы ни казалась нам сейчас, в его теории содержится положение о важном значении игры для психического развития, и это положение должно быть нами удержано, хотя и существенно обновлено. К. Гроос, собственно, не создал теории игры как деятельности, типичной для периода детства, а только указал, что эта деятельность имеет определенную, биологически нажную функцию. Теория игры К. Грооса говорит о значении игры, но ничего не говорит о природе самой игры.

В. В. Зеньковский в предисловии к русскому изданию книги К. Грооса «Душевная жизнь ребенка» писал: «Насколько глубока и ценна биологическая концепция детских игр, развитая Гроосом, настолько же, надо сознаться, слаб и поверхностен порой психологический анализ их у Грооса. Действительно, центральное значение игр в жизни ребенка может быть удержано лишь в том случае, если кроме общих рассуждений может быть раскрыта зависимость от игр всего душевного развития ребенка. Биологическая теория игры может быть удержана, если только удастся показать психологическую связь игры со всеми процессами, происходящими в душе ребенка, если удастся сделать психологию игры отправной точкой для объяснения детской психики. У Грооса мы не только не находим этого, но при чтении его книги создается невольно впечатление, что он даже не подозревает всей трудности возникающих здесь проблем» (1916, с. VI). «Бросивши ряд ценных замечаний по психологии игры, Гроос не ставит игру в центр психического развития, как это требует его же теория» (там же).

К. Гроос просто констатирует, что игра имеет характер предупражнения, и в этом он видит ее биологический смысл; его доказательства этого основного тезиса сводятся к аналогиям между игровыми формами поведения детенышей и соответствующими формами серьезной деятельности взрослых животных. Когда К. Гроос видит котенка, играющего с клубком, то только потому, что его движения при этом напоминают движения охоты взрослой кошки за мышью, он относит эту игру к «охотничьим играм» и считает их предупражнениями. Он ставит перед собой не вопрос о том, что это за форма поведения, каков ее психологический механизм, а вопрос о том, каков биологический смысл такого «несерьезного» поведения. Является ли его ответ на этот вопрос доказательным? Думается, что нет. Доказательство по аналогии в данном случае не выдерживает критики.

Перейдем, однако, к анализу основных положений К. Грооса по существу.

Можно считать правильной основную предпосылку, из которой исходит Гроос. Действительно, на известной стадии филогенетического развития животных видового опыта, жестко фиксированного в различного рода наследственных формах поведения, оказывается недостаточно для приспособления к усложнившимся и, главное, постоянно изменчивым условиям существования. Возникает необходимость в индивидуальном опыте, складывающемся в ходе индивидуальной жизни. Прав Гроос и в том, что этот индивидуальный опыт, эти новые приспособления не могут возникнуть непосредственно, из прирожденных реакций. Игра, с точки зрения Грооса, и есть та деятельность, в которой происходит образование необходимой надстройки над прирожденными реакциями, «образуются приобретенные навыки - и прежде всего новые привычные реакции».

Однако в этих положениях Грооса есть, по крайней мере, два спорных момента. Во-первых, он хотя и считает, что индивидуальный опыт возникает на основе видового, наследственно фиксированного, но противопоставляет эти две формы приспособлений. Такое противопоставление не отражает их действительной связи. «Формирование индивидуального опыта, - справедливо указывает А. H. Леонтьев, - заключается в приспособлении видового поведения к изменчивым элементам внешней среды» (1965, с. 296). Следовательно, ничего не надстраивается над видовым поведением, а просто само видовое поведение изменяется, становится более гибким.

Во-вторых, трудно представить себе, чтобы в игре животных - деятельности, не связанной с борьбой за существование и, следовательно, проходящей в особых условиях, ничуть не сходных с теми, в которых будет происходить, например, реальная охота животного, - возникали реальные приспособления. В ней отсутствует главное - реальное подкрепление, без которого, как это было известно уже во времена Грооса, невозможны возникновение и фиксация новых конкретных форм видового опыта. Как вообще может произойти даже гнмое маленькое изменение в видовом опыте, если основные потребности детенышей удовлетворяются взрослыми и детеныши даже не вступают в реальные отношения с условиями их будущей жизни? Конечно, никаких новых форм видового опыта в игре возникать не может.

Вернемся, однако, к Гроосу. Ошибочность логики рассуждений Грооса заключается в том, что, подойдя к игре телеологически, приписав ей определенный биологический смысл, он начал искать его в играх животных, не раскрывая их действительной природы, даже не сравнив игрового поведения с утилитарным, не проанализировав игру по существу.

Грубейшую ошибку допускает К. Гроос и в том, что переносит прямо, без всяких оговорок, биологический смысл игры с животных на человека. К. Гроос много спорит с Г. Спенсером. Он спорит с его теорией «избытка сил», хотя и принимает ее в конце концов с известными поправками: возражает против роли подражания, на которую указывал Г. Спенсер, считает, что ни о каком подражании у животных не может быть речи. Однако, споря со Спенсером по отдельным частным вопросам, он остается спенсерианцем в принципиальном подходе к проблемам психологии человека вообще, к вопросам игры ребенка в частности. Суть этого подхода, который может быть назван позитивистским эволюционизмом, заключается в том, что при переходе к человеку, несмотря на чрезвычайное отличие условий жизни человека от жизни животных и возникновение кроме природных еще и социальных условий, появление труда, законы и механизмы приспособления, в частности механизмы приобретения индивидуального опыта, принципиально не изменяются. Такой натуралистический подход к игре человека (ребенка) является ложным. К. Гроос, как, впрочем, п ряд психологов, стоящих на позициях спенсеровского позитивизма, не видит того, ставшего после работ К. Маркса очевидным, факта, что переход к человеку принципиально вменяет процесс индивидуального развития.

К. Гроос в своей теории игры угадал (не понял, а именно угадал), что игра имеет важное значение для развития. Эта догадка Грооса, как мы уже говорили, должна быть удержана во всякой новой теории игры, хотя само понимание функции игры в развитии должно быть пересмотрено.

Вопрос, поставленный Гроосом, может быть переформулирован так: что нового вносит игра в видовое поведение животных, или какую новую сторону видового поведения строит игра; в чем заключается психологическое содержание предупражнений? Именно этот вопрос и служит предметом всех дальнейших исследований игры животных.
После опубликования К. Гроосом работ по игре его теория стала господствующей и была признана всеми или почти всеми психологами. В ней были реализованы те общие принципиальные позиции, на которых находились психологи того времени и которые выше были охарактеризованы как позиции спенсеровского позитивизма. Однако, принимая теорию игры К. Грооса в целом, некоторые психологи вносили в нее свои дополнения и поправки, приспосабливая ее к своим воззрениям.

Так, В. Штерн очень высоко ставит работы Грооса и включает его концепцию игры в свою персоналистическую систему взглядов: «С точки зрения биологического или, лучше сказать, телеологического исследования, игра есть необходимый член в системе целей личности (курсив мой. - Д. Э.). Здесь ее определение гласит: игра есть инстинктивное самообразование развивающихся задатков, бессознательное предварительное упражнение будущих серьезных функций» (1922, с. 167). В другом месте В. Штерн пишет, что игра относится к жизни как маневры к войне. Необходимость игры как предупражнения Штерн выводит из преждевременности возникновения внутренних расположений.

По мысли В. Штерна, различные способности и умения человека «требуются на службу», т. е. становятся жизненно необходимыми, в различные времена. Но оказывается, что внутренние расположения, приводящие к этим умениям, вовсе не сообразуются в своем психическом пробуждении с этим сроком действительной надобности, а сказываются уже гораздо раньше. Эта преждевременность, кажется, есть общий закон; ни одна душевная функция не свободна от его действия. С инстинктивной самоподразумеваемостью внезапно устанавливаются направления деятельности, которые еще не предназначены для настоящей жизни человека, но часто уже своей поистине стихийной энергией показывают, к какой цели стремится человек. Это деятельность игры. В барахтанье и лепетании грудного младенца уже проявляются игра, инстинкты хождения и речи, которые потребуются на деле только год спустя, в буйных играх мальчика, в игре девочки с куклами уже сказываются инстинкты борьбы и попечения, применение которых потребуется только десятилетия спустя, и т. д. Каждая тенденция игры есть заря серьезного инстинкта.

Ввиду всеобщности этих преждевременных проявлений инстинкта мы вправе усматривать в них однородное внутреннее расположение человека, т. е. говорить о «побуждении к игре» («Spieltrieb», по Шиллеру) или «инстинкте игры». Как и при других инстинктах, индивидуум испытывает здесь непреодолимое внутреннее стремление, которому отдается, не спрашивая «почему» и «для чего» (см.: В. Штерн, 1922, с. 168-169).

Как явствует из приведенных положений, Штерн, разделяя взгляды Грооса, вносит в них некоторые дополнения. Этих дополнений три: первое - представление о преждевременности созревания способностей; второе - признание игры особым инстинктом; третье - необходимость для подготовки созревающих способностей интимного соприкосновения их с впечатлениями внешнего мира.

Что касается первого дополнения, то оно не противоречит теории игры Грооса , а лишь вносит в нее новый объяснительный принцип. Второе дополнение находится в прямом противоречии со взглядами автора теории предупражнения. К. Гроос в книге «Душевная жизнь ребенка» специально подчеркивает: «В моем изложении я нигде не говорил о "влечении к игре" или об "инстинкте игры". И действительно, я не считаю возможным признать их существование. Поэтому я выразительно подчеркнул в своих "Spiele der Tiere" (S. 86), что никакого общего "влечения к игре" не существует и что игра, напротив, сама является только своеобразным способом проявления различных инстинктов и влечений. Несмотря на это, благодаря ошибочному пониманию этого пункта в моем первом труде широко распространилось мнение, будто в основе теории упражнения лежит признание инстинкта игры» (1916, с. 73).

Наиболее существенным является третье дополнение, сделанное В. Штерном. В. Штерн указывает, что ребенок, даже когда он подражает, не следует образцу пассивно, так, чтобы нгра определялась исключительно им. «Напротив, - пишет Штерн, - здесь перед нами типичный пример конвергенции прирожденного и перенимаемого: внешний фактор окружающей среды доставляет исключительно возможные материалы и образцы для игр, то, что служит для подражания (Imitablia), но только внутренний фактор инстинкта игры определяет, когда и как выйдут из них действительные подражания (Imitatio). Бессознательный выбор между материалами для подражания, способ их усвоения и переработки зависят всецело от прирожденных расположений: от внутренних условий развития и таковых же дифференцирования» (1922, с. 172).

К. Гроос, в отличие от В. Штерна, вообще не ставит вопроса о роли внешних условий в игре, так как он является принципиальным противником положения Г. Спенсера о подражании как основе игры. В. Штерн, имея в виду главным образом человеческое дитя, указывает на роль подражания. Казалось бы, что тем самым и внешним условиям, являющимся источником образцов для подражания, будет придана определяющая роль. Однако В. Штерн сводит к минимуму значение условий жизни. Казалось бы, что подражание должно служить связи ребенка с окружающими его условиями жизни, в частности со зрелыми формами деятельности взрослых людей, в обстановке которых ребенок растет и развивается. В. Штерн своей теорией конвергенции снимает эту прогрессивную роль подражания и ставит его на службу внутренним тенденциям - инстинктам. Такое представление сближает позиции В. Штерна с позициями биогенетистов (С. Холл и др.), для которых содержание детских игр определяется автоматически наступающими стадиями, повторяющими стадии исторического развития человечества.

Таким образом, эта поправка В. Штерна не только не продвигает вперед теории игры К. Грооса, но, наоборот, углубляет ее ошибочные стороны, связанные с непониманием принципиального отличия развития детей от развития детенышей животных.

В несколько ином направлении идут поправки и дополнения, сделанные к теории игры К. Грооса венским психологом К. Бюлером.

К. Бюлер принимает теорию предупражнения К. Грооса. Так, он пишет: «Для животных, в высшей степени способных к дрессировке, животных с "пластическими" способностями, природа предусмотрела период развития, во время которого они более или менее подчинены покровительству и примеру родителей и сверстников ввиду подготовки к действительной, серьезной жизни. Эта пора называется юностью, и с ней теснейшим образом связана юношеская игра. Молодые собаки и кошки и человеческое дитя играют, жуки же и насекомые, даже высокоорганизованные пчелы и муравьи, не играют. Это не может быть случайностью, но покоится на внутренней связи: игра является дополнением к пластическим способностям и вместе они составляют эквивалент инстинкта. Игра дает продолжительное упражнение, необходимое еще несозревшим, неустойчивым способностям, или, вернее сказать, она сама представляет собой эти упражнения» (1924, с. 23).

Высоко оценивая теорию игры К. Грооса , К. Бюлер относит возникновение игры в филогенезе как предупражнения к стадии дрессуры. Вместе с тем К. Бюлер считает, что теория К. Гроoca, указывая на объективную сторону игры, не объясняет ее, тик как оставляет нераскрытой ее субъективную сторону. В рискрытии этой, с точки зрения К. Бюлера, важнейшей стороны игры он исходит из своей теории первичности гедоналогических реакций.

Принимая в целом теорию З. Фрейда, его принцип стремления к наслаждению как основной принцип жизни, К. Бюлер вместе с тем полемизирует с ним. Он упрекает З. Фрейда за то, что последний знает только удовольствие-наслаждение, которое не может быть движущей силой развития и новых приобретений. К. Бюлер считает даваемое Фрейдом объяснение игры не согласующимся с фактами и упрекает его в том, что его объяснение устремляет игру в прошлую жизнь ребенка, а не к будущему. В этом отношении он противопоставляет Грооса, который видит большую жизненную перспективность детской игры, Фрейду, являющемуся теоретиком репродуктивности (см.: К. Buhler, 1933, с. 206).

Для объяснения игры К. Бюлер вводит понятие функционального удовольствия. Это понятие получает свою определенность при отграничении его, с одной стороны, от удовольствия-наслаждения, с другой - от радости, связанной с предвосхищением результата деятельности.

Критически оценивая теорию избытка сил Г. Спенсера, К. Бюлер пишет: «Нет, природа следовала прямым путем, ей нужно было для механизма дрессировки излишек, расточительное богатство деятельностей, движений тела, особенно у молодых животных, которые должны подготовиться и упражняться для серьезной жизни, и с этой целью она наделила самую деятельность удовольствием, она создала механизм удовольствия от функционирования. Деятельность как таковая, соразмерное, гладкое, без трений, функционирование органов тела независимо от всякого результата, достигаемого деятельностью, обратилась в источник радости. Вместе с тем был приобретен двигатель неустанных проб и ошибок» (1924, с. 504-505).

К. Бюлер считает, что функциональное удовольствие могло появиться впервые на ступенях возникновения навыков и как биологический механизм игры стало жизненным фактором первого разряда. Исходя из этого К. Бюлер дает свое определение игры: «Деятельность, которая снабжена функциональным удовольствием и непосредственно им или ради него поддерживается, мы назовем игрой, независимо от того, что она кроме того делает и в какой целесообразной связи стоит» (там же, с. 508).

Так как в концепции К. Бюлера центральным моментом игры является функциональное удовольствие, прежде всего необходимо оценить его действительное значение. Допустим, что К. Бюлер прав и что действительно существует удовольствие от деятельности как таковой. Такое функциональное удовольствие выступает как мотив, т. е. как то, ради чего производится деятельность, и одновременно как внутренний механизм, поддерживающий ее повторение. Дрессировка предполагает повторение в целях закрепления таких новых форм поведения (навыки), которые необходимы для лучшего приспособления к изменяющимся условиям жизни. Функциональное удовольствие и есть механизм, лежащий в основе вызова и повторения определенных движений. Такое повторение и приводит и конце концов к закреплению этих повторяемых форм поведения.

Может ли, однако, функциональное удовольствие лежать в основе отбора форм поведения? Примем и второе положение К. Бюлера, что для отбора форм поведения необходим их излишек, расточительное богатство деятельностей, движений тела, особенно у молодых животных. Что же из этого богатства должно быть отобрано, а затем и закреплено?

Если рассмотреть приобретение новых форм поведения по механизму проб и ошибок, то уже само название этого способа содержит в себе возможность отбора: успешные действия отбираются, повторяются и закрепляются, а ошибочные тормозятся, не повторяются, не закрепляются. Но ведь функциональное удовольствие есть двигатель всяких проб, в том числе и ошибочных. Следовательно, функциональное удовольствие, в лучшем случае, должно приводить к повторению, а следовательно, закреплению любых деятельностей, любых движений. Экспериментальные исследования научения, проведенные американскими психологами, данные по образованию условных рефлексов школы И. П. Павлова, наконец, практический опыт дрессировки говорят о том, что в формировании новых приспособлений решающее значение имеет отбор, а этот последний связан с подкреплением, т. е. с удовлетворением потребности.

Таким образом, подкрепление потребности является решающим для отбора тех деятельностей, которые могут приводить к ее удовлетворению. Функциональное же удовольствие вызывает и подкрепляет движение само по себе, безотносительно к его приспособительной функции. К. Бюлер упрекал З. Фрейдавтом, что он является теоретиком репродуктивности, но сам К. Бюлер, вводя удовольствие от функционирования, не выходит за пределы репродуктивности, а еще более ее утверждает.

На недостаточность теории К. Бюлера указывал К. Коффка: «Новую точку зрения предлагает Бюлер. Он утверждает, что всякая деятельность сама по себе, независимо от своего результата, приносит удовольствие. Я должен добавить - успешная деятельность, т. е. такая деятельность, которая протекает правильно, согласно моему желанию, приносит удовольствие независимо от того, радостна или нет достигнутая цель. С такими примерами мы уже встречались: я напомню Султана в опыте с двойной палкой и его радость при первых осмысленных действиях. Эту "радость" от функции Бюлер рассматривает как стимул к полной отдаче себя игровой деятельности. Я усматриваю в этом важный сдвиг, который нужно оформить, конечно, в теорию, потому что переход от удовольствия к деятельности отнюдь не легко поддается пониманию. Eгo совершенно ясно, что удовольствие от собственного действия служит побуждением к новым действиям» (1934, с. 235).

Критические замечания К. Коффки справедливы, но недостаточны. Во-первых, успешность деятельности понимается им субъективно; во-вторых, удовольствие от собственного действия может служить побуждением не к новым действиям, а к повторению старых.

Таким образом, допущение К. Бюлера, что функциональное удовольствие - это сила, приводящая на стадии дрессуры к новым приспособлениям, является неоправданным. Не оправданно и допущение К. Бюлера, что игра является всеобщей формой дрессуры. Дрессура тем отличается от упражнения, что предполагает отбор и формирование новых приспособлений, в то время как упражнение предполагает повторение и совершенствование уже отобранного. Так как игра, по определению К. Бюлера, независима от всякого результата и, следовательно, не связана с реальным приспособлением, она ие может содержать в себе отбора приспособлений, подлежащих последующему упражнению.

Наше рассмотрение теории К. Бюлера было бы неполным, если бы мы не упомянули вторую сторону игры, указываемую К. Бюлером. Кроме функционального удовольствия он отмечает управляющий игрой принцип формы, или стремление к совершенной форме. Формулируя этот второй принцип, К. Бюлер ссылается на работы Ш. Бюлер, Г. Гетцер и других психологов венской школы. Наиболее полно этот принцип представлен в работах Ш. Бюлер.

Ш. Бюлер, указывая, что К. Бюлер дополняет теорию К. Грооса двумя положениями (специфическое функциональное удовольствие и существенность формального успеха); уточняет свою мысль и говорит, что формирование, которое представляет собой овладение и усовершенствование, приносит с собой удовольствие, и функциональное удовольствие надо понимать как связанное не с повторением как таковым, а с прогрессирующим с каждым повторением формированием и усовершенствованием движения. Отсюда Ш. Бюлер дает определение игры как деятельности с направленностью на удовольствие от усовершенствования (Ch. Buhler, 1931, с. 56). При таком понимании игры закономерно, что Ш. Бюлер считает чистыми играми функциональные, манипулятивные игры самых маленьких детей.

Что нового вносит это положение об изначальном стремлении к усовершенствованию, с которым якобы связано функциональное удовольствие? Оно не разрешает, а еще больше запутывает вопрос. Оторвав формальные достижения упражнений от материального успеха деятельности, К. Бюлер, а за ним и Ш. Бюлер, вводя понятие изначального стремления к совершенной форме, не указали, каковы те критерии совершенствования, которыми пользуется животное или ребенок, переходя от одного повторения к другому. Таких критериев, конечно, нет и не может быть там, где нет образца и отношения к нему как к образцу. Если у Грооса давалось телеологическое объяснение игры в целом, то К. и Ш. Бюлер доводят этот телеологизм до своего логического конца, усматривая внутреннюю цель в каждом отдельном повторении. Пытаясь дополнить и исправить теорию Грооса анализом субъективных моментов игры, К. Бюлер фактически лишь углубил телеологизм Грооса.

Теория К. Бюлера не оставляет места для естественнонаучного объяснения игры, для понимания игры как деятельности животного, связывающей его с действительностью, попытки которого хотя и в минимальном виде, но содержались у Г. Спенсера и отчасти у К. Грооса. Телеология окончательно вытесняет биологию в объяснении игры.

До появления работы Ф. Бойтендайка (F. Buytendijk, 1933) теория К. Грооса оставалась господствующей. Ф. Бойтендайк представил новую, оригинальную попытку создания общей теории игры.

Характеризуя отношение теории Бойтендайка к теории Грооса, Клапаред (E. Klaparede, 1934) писал, что концепция подготовительного значения игры преодолена Бойтендайком и его работе, посвященной природе и значению игры, богатой идеями (более богатой идеями, чем наблюдениями) и иллюстрированной очень красивыми фотографиями играющих детей и животных.

Феномен игры издавна привлекал внимание философов, социологов, психологов, этнографов, биологов, педагогов, культурологов; игра изучается в теории управления и в других науках.
Платон говорил об игривом космосе, И. Кант - об эстетичности «состоянии игры».
Начало разработки общей теории игры связано с работами Ф. Шиллера и Г. Спенсера.
Немецкий поэт, драматург и теоретик искусства эпохи Просвещения Иоганн Фридрих Шиллер (1759-1805) рассматривал игру как важную характеристику человеческого поведения. Он, вслед за Кантом, выделил эстетическую природу игры и видел в ней основную характеристику человека вообще. Игра определялась им как наслаждение, связанное со свободным от внешней потребности проявлением избытка сил. И. Ф. Шиллер подчеркивал, что «Человек <.. .> бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет».
Английский философ и социолог Герберт Спенсер (1820-1903) привнес в понимание игры революционный подход, указав на распространение игры у высших животных. Игра выполняет в жизни человека функцию упражнения.
Особое значение игре, как важному условию становления и формирования человеческой природы, придавал Ф. Ницше.
С конца ХІХ века игра стала объектом научного интереса. Попытку систематического изучения игры первым предпринял швейцарско-немецкий ученый К. Гросс. Вслед за Г. Спенсером он считал игру присущей высшим видам животных и полагал, что она проистекает из потребности и у животных, и у детей в упражнении и развитии наследственных форм поведения. Игра служит для предварительного приспособления инстинктов к условиям будущей жизни.
Детская игра, возникающая в процессе исторического развития общества, заключается в воспроизведении детьми действий и взаимоотношений взрослых. В индивидуальном развитии ребенка игра становится ведущей деятельностью в дошкольном возрасте, именно в связи с ее развитием совершаются наиболее важные изменения в психике ребенка, и происходит подготовка к переходу на новую ступень развития. К. Гросс рассматривал детские игры как первичную форму приобщения человека к обществу (добровольное подчинение общим правилам и лидеру, воспитание коллективизма и чувства ответственности за свою группу (команду), формирование способности к общению и взаимодействию).
Этой проблеме он посвятил две монографии - «Игры животных» (1896) и «Игры людей» (1899).
Фрейдисты видят в игре выражение глубинных инстинктов, или влечений.
Немецкий психолог К. Бюлер считал, что игра может поддерживаться только положительными эмоциями (нельзя играть «из-под палки»), порождаемыми самим процессом игры, и определял игру как деятельность, которая совершается ради получения «функционального удовольствия».
Русский философ-марксист Г. В. Плеханов (1856-1918) считал игру важным видом человеческой деятельности, удовлетворяющим потребности общества в активизации и воспитании детей. Рассматривая роль и функцию игры в жизни человека и полемизируя по проблеме взаимоотношения труда и игры с такими видными учеными, как Г. Спенсер, К. Бюлер и К. Гросс, он отмечал, что игра родственна искусству, поскольку сюжет воспроизведения жизни в игре является одним из основных признаков искусства.
Канадско-американский психиатр и психоаналитик Эрик Берн (1910-1970), автор книг «Игры, в которые играют люди» и «Люди, которые играют в игры», ставших интернациональным бестселлером, считал, что практически все взаимоотношения людей могут быть описаны как конвенциональные игры.
Немецкий философ Ханс-Георг Гадамер (1900-2002) полагал, что игра не представляется серьезной ситуацией для играющего.
Теорию игры, исходящую из ее социальной природы, разрабатывали отечественные психологи второй половины ХХ века Е. А. Аркин, Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев и др. Они видели в игре фактор воспитания коллективизма. Связывая игру с ориентировочной деятельностью, Д. Б. Эльконин определяет игру как деятельность, в которой складывается и совершенствуется управление поведением.
Некоторые историки культуры, например В. Всеволодов- Генгросс, рассматривали человеческую игру как разновидность общественной практики, состоящую в воспроизведении жизненных явлений вне реальной практической установки. Социальная значимость игры на разных ступенях развития общества связывалась с ее коллективизирующей и тренирующей ролью. Отмечалось также, что в ходе истории эту роль постепенно начинают выполнять драматическое искусство и спорт.
В игре важна роль. Она является ключевой единицей игры, ее центральным моментом, объединяющим все ее аспекты. В игре происходит формирование произвольного поведения ребенка, его социализация. Но в игры играют и взрослые.
Игра может носить индивидуальный («театр для себя») и коллективный характер.
Характерной особенностью игры является ее двуплановость, присущая и драматическому искусству, элементы которого сохраняются в любой коллективной игре. С одной стороны, играющий выполняет реальную деятельность, осуществление которой требует действий, связанных с решением вполне конкретных, часто нестандартных задач, с другой, - ряд моментов этой деятельности носит условный характер, позволяющий отвлечься от реальной ситуации с ее ответственностью и многочисленными привходящими обстоятельствами.
Двупланность обусловливает развивающий эффект игры.
Социологи видят в игре способ самовыражения человека. В избранной игре человек всегда может добиться мастерства, успеха и признания, стать лидером, что не всегда удается в реальной жизни (на службе, в семье). Игра позволяет получить самоудовлетворение, повысить самоуважение.